Из показаний немецкого военнопленного Э. Мартерера – о положении в Судетской области после ее присоединения к Германии

1948 г.^[1]

[…]

В 1937/38 гг. началась шовинистическая травля ЧСР. Для нагнетания античешских настроений среди судетских немцев господа промышленники начали закрывать свои предприятия и переводить их в чешские области. Большая часть этих предприятий была приобретена немецкими предпринимателями из рейха, переведена в чешские области и попросту забыта там. Так должна была быть создана видимость того, что чешское правительство хочет взвалить бремя кризиса только на плечи немецких рабочих.

Так как нацисты не могли выступать открыто, из Англии прибыл лорд Ренсимен, который, проводя совещания в поместьях сторонников Генлейна, активно включился в подготовку аннексионной политики. Партия Генлейна (Судето-немецкая партия) приложила все усилия для устройства провокаций против ЧСР. В первые месяцы 1938 г. [недовольство] дошло уже до высшей точки. Партия Генлейна была второй по силе в чешском парламенте и начала все активнее предъявлять требования «автономии».

Безработные покупались за крохи, часть из них регистрировалась «Добровольной службой труда», которая поставляла дешевых сельскохозяйственных рабочих помещикам, а с другой стороны, образовывала костяк будущих «добровольческого корпуса» и «зеленого корпуса».

Гитлер занял Австрию, и было совершенно ясно, что следующей жертвой будет Судетская область. Чешское правительство готовилось к защите республики. Окраинные области занимались войсками, оборудовались линии обороны.

В мае, июне, июле и августе социал-демократы и коммунисты несколько увеличили количество своих членов, в то время как партия Генлейна уменьшилась в численности, и этот факт стал причиной усиления провокаций. В августе–сентябре 1938 г. везде происходили демонстрации генлейновских фашистов против республики. Против жандармерии и военных, которые вели себя исключительно корректно, устраивались провокации. В местечке Хазельбах близ Фалькенау^[2] были убиты 3 жандарма, до этого они были зверски избиты. Похороны превратились в мощную демонстрацию протеста всех демократических сил.

В середине сентября по случаю попытки путча генлейновских фашистов во многих населенных пунктах были вывешены флаги со свастикой. Путчисты открыто носили нарукавные повязки со свастикой. До этого НСДАП была запрещена, также как и ношение значков со свастикой. В Судетской области было объявлено чрезвычайное положение. Началось массовое бегство фашистов в рейх. Так были образованы печально известные «судето-немецкие добровольческие корпуса», которые устраивали инциденты на границе. В судетских областях создавались «зеленые корпуса», которые скрывались в лесах, чтобы «сразу» оказаться под рукой, когда начнется.

Гитлер кричал по радио, что он не хочет больше видеть «притеснение» своих соотечественников в ЧСР и что он их «освободит». В последние дни сентября остро встал вопрос об эвакуации в Судетской области, война казалась неизбежной.

Мы получили тогда из рейхссекретариата Социал-демократической партии указание провести переговоры со службами государственных железных дорог по вопросу предоставления поездов для эвакуации. 28 сентября все чехи покинули область. Президент д[окто]р Бенеш объявил о всеобщей мобилизации.

Часть социал-демократических функционеров также переехала в чешские области. Мой отец отказался уезжать и остался на своем рабочем месте – на вокзале Карлсбада^[3]. Дошло до открытых столкновений между генлейновскими фашистами и «Республиканской обороной», мобилизованной Социал-демократической партией, и другими демократическими объединениями. Имели место смертельные случаи, после чего вмешались военные с применением танков.

29 сентября президент д[окто]р Бенеш выступил по радио и заявил, что чехословацкое правительство не уступит ни пяди своей земли. Мы готовы были умереть, защищая республику, тем сильнее было разочарование, когда стали известны результаты Мюнхена и Годесберга. Нас продали.

По гитлеровскому радио начался пропагандистский шабаш. «Эгерландский марш», который неделями играли при каждом выпуске новостей, казалось, уже никогда не закончится. Генлейновские фашисты захватили управление полицией. Началась охота на коммунистов и социал-демократов. Антифашисты были объявлены вне закона. Наша квартира также пострадала, стекла были выбиты, все вещи были перерыты.

1 октября вошли первые части гитлеровского вермахта. 2 октября «фюрер» прибыл лично. Старики и молодежь бежали несколько километров, чтобы увидеть его. Истерическая эйфория не прекращалась. Один балаган сменялся другим. Везде сновали исключительно нацисты, в качестве комиссаров-бургомистров, руководителей предприятий. Профсоюзы и потребительские общества были разгромлены.

Социал-демократическая партия и все объединения были в соответствии с указанием пражского партийного комитета ликвидированы. У нас было полно забот по уничтожению бумаг или размещению их в безопасных местах. Я впервые осознал факт, что мы теперь находимся в Третьем рейхе, когда 10 октября мой отец был арестован гестапо и штурмовиками. Вначале он попал в районную тюрьму в Эльбогене, оттуда в Цвиккау в Саксонии и, наконец, в концентрационный лагерь в Дахау.

У моей матери и у меня не было никакой поддержки. Сберегательные счета были заблокированы, последние наличные деньги быстро израсходованы. Мы должны были ограничивать себя во всем. Я пытался получить работу, но во всех ведомствах по труду мне объясняли, что для предателей родины работы нет. Я должен был взять веревку и повеситься.

После неоднократных попыток получить работу один чиновник ведомства по труду в Карлсбаде дал мне указание зарегистрироваться вначале в Имперской службе труда, чтобы отбыть там свою трудовую повинность. По крайней мере, я уехал бы отсюда. Он объяснил мне, что здесь происходит: все дело в судето-немецких публике Генлейна, в рейхе все намного «приличнее», а здесь «люди из рейха» сначала должны навести порядок.

Чтобы не голодать дальше, я пошел в регистрационную службу RAD^[4], чтобы зарегистрироваться. Таким путем моя мать получила небольшую поддержку. Решающим поводом для принятия этого решения был тот факт, что мои бывшие товарищи по Социал-демократической партии после ареста моего отца стали сторониться моей семьи. Они больше не рисковали разговаривать с моей матерью или со мной. Моя тогдашняя невеста или подруга, а сегодня жена, которая происходит из очень католической национальной семьи, состояла в национальном гимнастическом союзе, затем в BdM^[5], а после ареста моего отца наступили последствия, и она вышла из BdM.

Кроме моего отца были арестованы и отправлены в Дахау его племянник и один товарищ из профсоюза горняков. Наши знакомые из партийного руководства эмигрировали, кто в Швецию, кто в Данию, кто в Англию. Одна женщина, товарищ по партии, которая была хорошо знакома с моей матерью, была отправлена в концлагерь в Ораниенбурге, а ее муж – в Заксенхаузен. Некоторые товарищи вместе со своими семьями покончили жизнь самоубийством. Все знакомые, кто не эмигрировал и не был арестован, были отправлены в рейх отбывать трудовую повинность, и рассеяны по всей территории. Так они были оторваны от своих семей, и таким путем к тому же предполагалось предотвратить нелегальную деятельность.

Но мы, «бравые» социал-демократы, совсем не думали о нелегальной деятельности. Народ принял решение, подавляющее большинство было за Гитлера, оставалось только смириться и принимать удары судьбы. Вот тут и сказался реформизм. Мы смирились, и начался самый черный период в моей жизни. Я стал предателем самого себя.

Перевод с немецкого яз. К.Г. Черненкова.

[1] Датировано по месторасположению документа в архивном деле.

[2] Фалкенау-на-Эгере – ныне г. Соколов (Чехия).

[3] Карлсбад – ныне г. Карловы Вары (Чехия).

[4] Reichsarbeitsdienst – Имперская служба труда.

[5] Bund Deutscher Mädel (BDM или BdM) – Союз немецких девушек, женская молодежная организация в нацистской Германии, молодежное и детское женское движение в составе гитлерюгенда, куда входили немецкие девушки в возрасте от 14 до 18 лет.